ТАНКРЕД И ЭРМИНИЯ. 1630-е гг. Санк-Петербург. Государственный Эрмитаж Пуссен 11594—16651.

Все величаво в этой картине, раскрывающей зри­телю особый мир героической поэзии: широкая долина, окруженная невысокими горами, группа из трех фигур на переднем плане, образующая правильный треугольник, статные кони, гордели­вые силуэты которых рисуются на фоне неба, пылающего золотистым закатом. И вместе с тем эта устойчивая, строго уравновешенная компози­ция, построенная по правилам классицизма, не только не создает ощущения холодной расчетли­вости, как в стандартных произведениях этого стиля, но пронизана тревожной взволнованно­стью, каким-то беспокойным трепетом. Сюжет заимствован художником из эпической поэмы итальянского поэта Торквато Тассо «Осво­божденный Иерусалим». В ней на фоне описа­ния героических подвигов крестоносцев расска­зывается о преданной любви сарацинской прин­цессы Эрминии к рыцарю Танкреду. Спеша к своему возлюбленному, девушка случай­но наткнулась на него, тяжело раненного в еди­ноборстве с вражеским воином. Вечерняя тень уже пала в долине, но на небе еще горит заря, ложась тревожными отблесками на фигуры. Простерто тело обессилевшего от ран Танкреда. Только что спешились Эрминия и ее спутник, склонившийся над раненым рыцарем. Порывистым движением, будто вся трепещущая от страха и волнения, спешит девушка обрезать мечом свои длинные золотистые волосы, чтобы перевязать ими раны любимого. Драматизм сцены выражен прежде всего движением фигур, пространственным ритмом компози­ции, напряжением интенсивных и звучных цве­тов. Психологическая выразительность лиц и жестов не интересует художника; в этом смысле Никола Пуссен полная противоположность своим современникам — Рембрандту и Веласкесу. Но эмоциональная содержательность происходящего выявлена не менее ярко, чем у этих прославлен­ных мастеров психологии. Выявлена по-своему. Резкий контраст образуют бессильное тело Танк­реда и порывистая, будто наэлектризованная вол­нением, Эрминия. Достаточно посмотреть, как ме­чется контур ее развеваемой ветром одежды, как скользит торопливыми бликами свет по ее фигу­ре, как винтообразно все ее патетически страст­ное и одновременно полное настороженной неж­ности движение, ощущаемое особенно остро ря­дом с вялыми, соскальзывающими формами те­ла рыцаря.
Композиция, как мы уже говорили, построена по правилам классического треугольника. Но и здесь не получается покоя. Ритм, начинающийся у ног Эрминии и Танкреда, раздваивается: мед­ленно, будто с усилием, чуть приподнимается ра­неный, и сильным, динамическим рывком взмет­нулась Эрминия. Движение ритма от тела повер­женного, ускоряя свой темп, переходит на скло­ненную фигуру оруженосца, чтобы, поднявшись волной — ее гребень отмечен султаном шлема, — вновь привести взор к Эрминии, нежная белизна лица которой, светлое золото волос, оттененное холодной сталью меча, четко рисуются на фоне глухого в этом месте багрянца неба. Так «клас­сический треугольник» превращается в какое-то подобие закручивающейся воронки. Но и этого мало. Два коня, рыжий слева и бело­снежный позади Эрминии, замыкают сцену, при­давая ей еще большую напряженность: тревож­ная подвижность ритма, сжатая с обеих сторон крупными массами лошадей, пульсирует еще ин­тенсивнее. Но кони не только замыкают, а одно­временно и размыкают композицию, создавая ощущение почти головокружительного прорыва пространства вдаль, туда, где горит, обнимая все небо, тревожный закат. Левый конь в сильном ракурсе повернут в глубину, взгляд соскальзыва­ет с его массивного крупа и через высоко подня­тую голову уходит в пустое пространство. И тут взор вновь останавливается на головке Эрминии, затем на ее коне, белизну которого по контра­сту подчеркивает брошенное на его спину золо­тисто-оранжевое покрывало, и, наконец, снова возвращается к переднему плану. Получается сложное, двойное ритмическое движение: одно, пронизывающее три фигуры, другое, «всасываю­щее» композицию в глубину пространства и рез­ко «выталкивающее» ее вперед. Так предельно насыщенная динамика создает об­щее настроение драматической страстности, эпи­чески значительной взволнованности. Героиче­ская торжественность пейзажа, монументаль­ность целого дают почувствовать, что перед на­ми не обыкновенные люди, не повседневная жизнь, но исключительная драма особой породы людей, с высокими страстями и нравственной до­блестью. В этом Пуссен выступает как истый классицист, ищущий в искусстве возвышенного и прекрасного. Но вся обстановка, немного ска­зочная в своей необычности, а главное, сосредо­точенность вокруг образа главной героини кар­тины — Эрминии, воплощающей в себе идеал са­моотверженной любви, придают полотну Пуссена такую яркую эмоциональность, такую подлин­ность чувств, что мы ощущаем здесь не нагляд­ный урок классицистической размеренности, но свободный полет человеческих чувств. Ведь недаром Пуссен, этот признанный глава французского классицизма в живописи, почти всю жизнь прожил в Италии, вдали от строгого чопорного двора Людовика XIV, весь погружен­ный в утопические мечты о прекрасном мире, где живет высокая человеческая страсть и подлин­ная, ненаигранная героичность.

Автор - М. В. АЛПАТОВ

Комментарии

Добавить комментарий

Статьи об искусстве