РАНЕНЫЙ КИРАСИР. 1814. Париж. Лувр Т. Жерико 11791—18241.

Когда наполеоновская армия, разгромленная в России, капитулировала и войска союзников вступили в Париж, на трон вернулся «законный» король из династии Бурбонов, свергнутой Вели­кой французской революцией, — Людовик XVIII. Начались преследования сторонников Наполеона, но прежде всего бывших участников револю­ции, республиканцев, всех противников старого порядка и аристократии. В этих условиях в гла­зах передовых людей время Наполеона стало вос­приниматься в ореоле революционных традиций, как время, когда Франция начертала на своих победоносных знаменах — Свобода, Равенство и Братство. Гнет реакции заставил забыть, что на­полеоновские войны давно уже перестали быть революционными и превратились в захватниче­ские, антинародные. Возвращение старого поряд­ка на штыках реакционных монархов половины Европы было историческим возмездием за аван­тюристическую политику бонапартизма. Но для народа Франции, для ее передовых людей это ста­ло национальной трагедией.
Духом этой трагедии проникнута одна из пер­вых картин молодого французского художника Теодора Жерико, написанная в 1814 году и вы­ставленная в салоне этого года как некий вызов только что обосновавшимся в Париже властям Людовика XVIII.
Много позже, в преддверии революции 1848 го­да, историк Мишле, демократ и республиканец, писал об этой картине Жерико: «Он создал как бы эпитафию солдату 1814 года. На картине — спешившийся всадник, гигантского роста, и вме­сте с тем такой человечный и трогательный. ? Это — солдат, но и вместе с тем — человек, ибо мы чувствуем, что война не ожесточила его. Напрасно силится он удержать своего огромного скакуна на стремительном и скользком спуске. Ему не спастись... На заднем плане — черный вихрь зимы и России, тень сумерек и смерти; утра не будет... И все же кажется, что это пей­заж Франции, что это наконец родная зем­ля. Солдат как бы возвращается, пройдя зем­лю из конца в конец, возвращается... чтобы умереть».
Романтически настроенный Мишле, пожалуй, несколько избыточно истолковал смысл картины. Но ее дух, характер ее вдохновения он уло­вил очень точно. Это действительно реквием целой эпохе в судьбе Франции, эпохе военных три­умфов и тяжких поражений, конечный смысл которой определил тот же Мишле: «война и от­сутствие всякой идеи».
Картина Жерико — одна из первых манифеста­ций романтизма во французской живописи. Все в ней предельно насыщено самым напряженным драматизмом. Строгой размеренности и уравно­вешенной ясности классицистических полотен школы Давида здесь противопоставлено смелое нагнетание всех выразительных средств. Фигуры коня и человека, резко выдвинутые на передний план, так тесно вставлены в поле полотна, что ка­жется, будто они бьются в этой сжимающей их раме. Тела и всадника и лошади моделированы энергично, даже резко, в них нет никакой плав­ности. Конь изображен в сильном ракурсе дви­жения из глубины. Его высоко поднятой голове противопоставлено слабеющее тело кирасира, как бы скользящего вниз и бессильно опирающегося на ножны палаша.
Солдата еще не покинули силы, во взоре еще ощущается жар битвы. Холодный блеск шлема и кирасы, оранжевый на красной подкладке плащ, заставляющий вспомнить о Рубенсе, кото­рого Жерико боготворил, весь блеск воинской амуниции, горделивый конь сообщают образу мужественную героичность.
Но доблестный воин показан художником не в победном триумфе, а на грани гибели. Может быть, Мишле напрасно увидел здесь человека, который находится перед лицом смерти. Слиш­ком много в этом воине и его коне энергии и на­пряжения, чтобы зритель поверил в смертельную рану кирасира. Но тем не менее вся обстановка картины свидетельствует, что мы присутствуем при последнем акте драмы.
Темная, глухая и зловещая ночь опустилась на землю. Далеко на горизонте пылает пожар бит­вы, и клубы дыма сливаются со свинцовым не­бом. Резкой диагональю рассечена композиция полотна. Она определяет устремленное вниз об­щее движение масс. Но, противоборствуя этому поникающему ритму, упругой дугой вверх изги­бается тело кирасира и его правая рука, держа­щая под уздцы храпящую лошадь. В центре по­лотна, где сталкиваются оба эти движения, са­мая светлая и самая интенсивная по цвету часть картины: здесь пылает красное пятно плаща, сумрачно поблескивает холодная сталь кирасы. Так ритм цвета, как и ритм форм и движения, разыгрывает свою драматическую тему. Действи­тельно, это финал — еще героический, но уже предопределенный — не только наполеоновской, «великой армии», но и всех надежд и иллюзий, которые связывали с эпопеей наполеоновских войн передовые представители мыслящей Фран­ции.
Для Жерико эта картина была и автобиографич­ной. Она воплотила его глубокое душевное потрясение в пору крушения империи. Оно, это потрясение, еще резче и мучительнее выразилось в его знаменитом «Плоте Медузы» и других драма­тических полотнах, в которых преломлялось его переживание трагедии народа. Но, увы, гений Жерико угас, едва успев расцвести. Он умер от тяжелой болезни, едва достигнув 33 лет.

Автор - М. В. АЛПАТОВ

Комментарии

Добавить комментарий

Статьи об искусстве